Спицы
Щелк, Щелк, Щелк, Щелк.
Я сидела на лавке, в бабусином доме, приехав сюда впервые за 15 лет после того, как этот дом покинул последний обитатель.
Мерное деревянное щелканье спиц дополняло тишину давно пустующего дома. Некогда и по этим половицам бегали детские ножонки. Некогда и на этом поде доходил хрустящий хлеб, а сам дом наполнялся дурманом зерна с лёгкой кислинкой. Некогда и здесь можно было услышать заливистый женский смех далеко за полночь.
Теперь от прежней уютной благодати осталась только пара рукавичек на старой лавке, да пара деревянных спиц.
Эти спицы, казалось, были вечными. Они перевязали километры носок, варежек, свитеров и платков, но всё им не было сносу. А когда бабушка бралась за труды, то будто останавливался весь белый свет. Спешили только острые кончики спиц, навязывая новые петельки.
Помню, тётка Маришка забежала в дом с волчьим воем: “Пропали! Пропали ножонки Ванюшки маво!”
Надо сказать, что этот Ванюшка ещё свободно мог пешком под столом водить экскурсии, а уже вытрепал тётке Маришке всё нутро. До того бедовый мальчишка! В 6 лет Ванюшка вообразил себя Робинзоном и отправился жить на необитаемый остров. Далеко, конечно, он не пошёл бы, всё же страшно, а остров вона, на речушке Пескарихе. Достаточно необитаемый, чтобы почувствовать всю робинзонность бытия. А чего ещё надо?
За пару лет до этого Ванюшка понял, что все дети непременно берутся из капусты. А потому, желая заполучить брата всеми любыми средствами, выкосил ранним утром все кочаны у соседки и стаскал в материн огород. Никто тогда не удивлялся, как пострелыш до такого додумался. Поражал размах затеи и выносливость исполнителя, потому как соседка тётки Маришки славилась своими успехами в области агрономии. Знающие люди говорили, что некоторые кочаны капусты были даже больше весом самого Ванюшки.
А уж сколько посуды было перебито в доме, сколько переломано веников в попытках взлететь, сколько дёгтя изведено на сотворения зелий!
Вообще тётка Маришка уже свыклась с мыслью о том, что благородные седины покроют её голову гораздо раньше всех прочих уважаемых лиц, но сегодня ей было не до смеха.
Ванюшка учудил так, что едва ли теперь сможет ходить. Неудавшийся поход на необитаемый остров сильно ранил душу юного путешественника. Ванюшка сделал выводы. Ничем хорошим сие, естественно, закончиться не могло.
Малец решил, что каждый уважающий себя Робинзон должен обладать медвежьим когтем. Как на зло на дворе стоял январь и медведей в свободном доступе не имелось. Однако мозги (или что там у него) сообразили, что взять коготь у спящего беспробудным сном медведя ещё проще.
Ванюшка готовился к походу основательно, заготовил сухарей, наморозил молока, да так все это обставил, что тётка Маришка и ухом не повела. Ванюшка честно признался, что собирается в лес, на охоту, на медведя. Мать же поняла, что никакого медведя сын её не добудет по причине острого их дефицита в январе, и утратила бдительность.
Ванюшка ушёл накануне вечером, когда мать с отцом давно улеглись. Под дружный храп своих родных сын тихо скользнул из дома и, ощущая пьяный воздух свободы (или крепчайшего, как батин самогон, мороза), подавил кашель и отправился за добычей.
Мальчишка хозяйственный и домовитый, он позаботился о харчишках, но не об одеже. Едва выйдя за околицу, Ванюшка знатно озяб. Признаться в том, что идея его провалилась с треском, он, конечно, не мог. А посему приободрился и пошёл к лесу…
По утру мать не сразу сообразила, что постель сына простыла давным-давно. Искали не долго. Ванюшка не дошёл до старого моста через весенний ручей метров сто. При всей беспомощности ребёнка, он все же сообразил наломать торчавших из-под снега веток, разжечь огонь и закопаться под снег. Уже дома стало ясно, что Ванюшка сильно обморозил ноги.
Тётка Маришка причитала, утирая слезы цветастой юбкой. Бабушка же только сильнее застучала спицами, сморщив на секунду лоб. Она часто так делала. Как узнает про беду любую, так сморщит на чуток лоб, будто усилие сделает, и опять примет спокойное выражение лица. Только стук спиц, напористый, говорит о том, что она переживает. И очень спешит.
Ещё утром я спросила у бабушки, кому она взялась вязать носки. Бедственного положения в вопросе обеспечения семьи данной категорией гардероба не наблюдалось. На что бабуся сказала, что на любой носок найдётся ножка, на любую беду найдётся пара спиц, чтоб завязать её туго, да растворить в тепле пряжи…
Ванюшке тому минуло уж 50 лет. Тётка Маришка благополучно прожила с ранними сединами до глубокой старости, и сохранила в целостности бабусин дом.
Спицы сиротливо пылились на этой лавке 15 лет. Тёплые, деревянные, гладкие, натруженные спицы. Почему за столько километров пряжи они не и стёрлись? Почему любая вещь, сотворенная этим незамысловатым оружием женского труда, всегда согревала больше другой? Почему Ванюшка, так и провалявшийся до лета с немочью ног, все же встал, хотя денег на докторов и лекарства не было?
Были только бабусины носки.
И спицы… Щелк, Щелк, Щелк, Щелк.
Таракан
Часы потихоньку тикали. Их можно было слышать только тогда, когда дом спал или только просыпался. В предрассветные часы бабуся вела себя не шумно, наслаждаясь размеренностью нового дня.
В то утро мне не спалось. От чего-то в деревне я всегда просыпалась раньше обычного. Натирая кулачками глаза и потягиваясь, я пришлепала на кухню, села на лавку к столу. Бабуся не обратила на меня внимания. Уж больно была увлечена простыми бабьими делами. Дед ещё до рассвета ушёл на Пескариху удить рыбу, а всегдашние тётки, прибегавшие к бабусе с разными хлопотами, ещё досматривали сны.
Солнце уже встало. Часы показывали без четверти шесть.
– Бабусь? – мне стало скучно просто сидеть и болтать ногами. Дитячье любопытство просыпалось вместе со мной и велело задавать свои вопросы.
– Чего тебе? – бабуся запустила руки в квашню и с обыкновенной бабушкиной теплотой посмотрела на меня.
– От чего часы идут? – вздохнула я с последними сонными нотками в голосе.
– Как от чего? Ты, Аська, как чего спросишь, так хоть стой, хоть падай, – от бабушкиной улыбки дом, казалось, наполнился светом ещё больше, чем от бликов солнца на пузатом стекле часов.
– Ванюшка надысь болтал, что там умный таракан сидит и стрелками командует, – он и правда так сказал, и ещё так хитро подмигнул, что я поверила. Хотя, поверила-то я скорее из соображений страха. Обычные тараканы противные такие, а ну как умные тоже бывают?!
– Сам твой Ванюшка умный таракан! – рассмеялась бабушка, плюхнув руки в дубовую кадушку с квашней.
Я насупилась, сложила руки на груди, запихнув ладошки подальше подмышки, от чего плечики мои поднялись.
– Ну чисто дед, – продолжала бабуся, глядя на меня, – тот тоже брови нахмурит, плечи вздыбит и сидит пыхтит, как тот умный таракан!– Бабуся! – я уже не могла сердиться, потому что хохотала бабуся заразительно и очень звонко. – Ну, правда, от чего часы идут?
– Ох, приставуча девка растёт! Но то и дело, хорошо. Спрашивай, да на ус мотай, – теперь тесто, как по волшебству, превращалось в красивый каравай. – Часы – они ж механизьм. Есть там шестерёнки разные. Это такие плоские кругляши с зазубринами, они друг за дружку чепляются и двигаются. Вместе с ними и стрелки двигаются.
– Нуууууу, – такое объяснение, конечно, было неинтересным, хотя обнадеживало на счёт опасности от тараканьих мозгов.
… Через пару часов я уже дошла до двора тётки Маришки. Из их дома уже с утра доносились разные сочные ругательства. Значит, Ванюшка уже успел чего учудить.
– Теть Мариш, бабуся звала. Грит, надо каравай тебе забирать, да ещё про какую-то траву говорила, тока я прозвание забыла, – тогда я не знала, зачем тётки с деревни просят бабусю иногда то каравай испечь, то носки связать, то за чаем вроде зайдут, будто сами не сушили трав за лето или чагу не собирали.
– Ванька, бесов сын! Подь сюды мигом! – тётка Маришка вооружилась веником, стоя на изготовке предать растерзаниям то известное место, которое и у неё самой страдало по малолетству, если судить из рассказов бабушки Клаши, её мамки. – Аська, скажи бабусе, что я мигом прибегу, только если не захвостну сваво сына, да в турьму не сяду.
Видно было, что пыл тётки Маришки поугас. Она вообще была очень отходчивой, чем и пользовался её сын. Не дождавшись, она сама побежала до бабуси, а я так и осталась стоять у гряды подсолнухов.
Ещё только юбка матери прошелестела мимо нас, и тётка Маришка припустила бежать до дома бабуси, Ванюшка принялся рассказывать о том, за что чуть было не поплатился пару минут назад:
– За часы блажит на меня, – Ванюшка утер нос. Плаксой он не был, но тут чего-то разобиделся на мать.
– А чего с часами? Чинил что ль? – своими способностями чинить что-то, доламывая окончательно, мой дружок был известен давно.
– Таракана искал! – он даже всхлипнул от досады. – Вчера ж, помнишь, как рассказал про таракана умного? Вот. То ж мамка говорила мне, мол, таракан там умный сидит, да стрелки крутит. А мне ж шибко захотелось глянуть на того таракана. Вдруг он не такой рыжий, как другие, или вообще говорящий какой-нибудь.
Ванюшка в свои пять лет был очень храбрым мальцом. Но, как у всякого отважного человека, был у него один недостаток – Ванюшка боялся тараканов. Я-то тоже не шибко их уважала, так что в этом вопросе у нас сложилось полное взаимопонимание. Однако ж Ваня, как настоящий мужчина, решительно боролся со своим страхом.
С обычными тараканами бороться большого резона не было. А тут умный. Как говорится, сам бог велел.
Тётка Маришка же преследовала свои цели. Зная такой незначительный страх своего отпрыска, она решила, что упоминание о таракане напрочь отобьет всякое желание залезть в часы и изучить этот сложный механизм. Часовщика в деревне отродясь не было, часы старые, так что жалко было их отдавать на поругание.
– Мамка сама сказала, что сидит там под крышкой умный таракан с длинными усищами. И ими, значит, крутит стрелки. Ты думаешь, от чего они так скрипуче тикают? – в этот момент Ванюшка принялся драть жёлтые листики с подсолнуха. – А от того и скрипят, что таракан тот железный, заржавел, стало быть. Я стащил у бати масла, да и хотел таракана найти и смазать ему там лапки и усы, чтоб ему лучше было. А мамка как увидела…, – тут обида не удержалась, и Ванюшка надул губы.
– А бабуся моя сказала, что нет там никаких умных тараканов, а только шестернёнки какие-то, которые крутятся, – пробормотала я, чувствуя себя неловко перед мальчишкой с красными от едва державшихся слез глазами.
– Да? – Ванюшка недоверчиво глянул на меня. – Это потому что часы у вас не такие старые, как у мамки. Может, в современных часах и не нужны умные тараканы, а вот в бабКлашиных точно есть! Пойдём скорее, пока мамка не прибежала! – Ванюшка затопотил к дому, и я в след за ним.
… Уши потом надрали нам обоим. Но не сильно. Больше смеялись. Бабуся усмирила тётку Маришку, потому как это она сказала про умного таракана, а мы – дети-несмышленыши.
“ВАся”
Начало июля выдалось засушливым. Солнце, казалось, вообще не уходило с небосвода и жарило всю землю настолько отчаянно, будто впрок, на всякий случай. Дореволюционные деды сказывали, что зима будет особенно суровой.
Пескариха сильно обмелела, обнажив широкую полосу берега, сплошь устланного галькой. Речушка хоть и небольшая, но своенравная, глубокая, теперь уменьшалась на глазах. Мы с Ванюшкой пропадали на Пескарихе каждый день, шлепаясь в её тёплых водах, и хоть как-то спасаясь от зноя.
В одно раннее утро Ванюшка прибежал особенно взволнованный. К этому времени он уже успел помочь тётке Маришке по хозяйству, искупав троих поросят в бане. Исключительная гуманность по отношению к животным привела моего друга к пониманию необходимости соблюдения гигиены всеми жителями большого дома. Это, в свою очередь, привело к тому, что поросята впервые (и единственно) в жизни узнали, каково это – пахнуть земляничным мылом.
Получив затрещину от матери, Ванюшка постарался стремительно загладить свою вину. На глаза ему попался впопыхах оставленный таз с отстиранным бельём. Тётка Маришка как раз пришла с реки, где деревенские бабы выполаскивали белье, попутно перемывая кости всем отсутствующим.
Конечно, рост ребёнка едва ли позволил бы развесить простыни на верёвках, да и кто сказал, что белье обязательно должно сохнуть именно на них? Пока поросята довизгивали в руках тётки Маришки, которая заботливо стаскивала их в сарайку к свинье, Ванюшка принялся помогать матери вновь. Заборы забелели простынями и пододеяльниками, а воротина была торжественно украшена отцовскими семейниками.
Тётка Маришка же выразила резко негативное отношение к такому методу сушки белья, спешно сдергивая с воротины мужнины одежки в белую ромашку. После такой помощи Ванюшка, конечно, не мог оказаться не взволнованным, ибо гнев его матери хоть и быстро сходил на нет, но все же успевал порой выразиться парой шлепков по известному месту.
– А я в морской поход собрался! – весело крикнул Ванюшка. Он залез на скамейку и принялся драть листья с веток берёзы.
– И где ж ты море возьмёшь? – рассмеялась я. К тому времени мне уже посчастливилось видеть море, поэтому я точно знала, что оно далеко.
– Иии, глупая! Все реки связаны с морями. Если плыть по Пескарихе, то все равно когда-нибудь приплывешь в какое-нибудь море.
– Тогда это речной поход, – умничала я.
– Не. Речной не то. Да и к тому же, когда я доплыву до моря, можно вообще не говорить, что я из Пескарихи на него приплыл. – Ванюшка надрал уже приличную кучку листьев и подбросил их над нами, устроив июльский зелёный листопад.
– А можно с тобой, а? – Не знаю, какой черт тогда меня дёрнул эдакое спросить.
– Нууу, – замялся Ванюшка, – вообще-то, женщина на корабле к несчастью.
– Это ещё почему? – возмутилась я, потому как несчастием себя точно не ощущала.
– Так говорят. Вы же, девочки, плаксы, а в море штормы бывают, опасности там всякие. Ещё пираты как нападут, а ты в слезы. И что я тогда делать буду, а? Мне и тебя успокаивать, и с пиратами сражаться?
– Я не плакса.
– Да знаю я, какая ты не плакса. Надысь с речки бежали, ты хряпнулась на повороте и сразу захныкала.
Это была чистая правда. Краснеющая ссадиной коленка все ещё немного болела. Разобидевшись, я отвернулась от него.
– Ась? – Ванюшка присел ко мне поближе, – ну, чего ты? Хочешь, давай вместе пойдём в поход? Но, чур, ты обещаешь не хныкать и не отвлекать меня, если придётся с пиратами сражаться, ладно?
– Пиратов уже не бывает, – буркнула я, – их с беляками ещё в Гражданскую убили всех, наверное. – Дед часто рассказывал про своего отца – героя Гражданской войны – и про то, что всё, что ни есть плохого, уже давно с беляками добито. Я любила слушать эти истории. Тогда казалось, что, действительно, все дурное закончилось давно, а теперишние неурядицы – всего лишь житейская мелочь.
– Ладно. Пусть не бывает. Но все равно – обещай, – строжился Ванюшка, видимо, на правах капитана.
– Обещаю, – вздохнула я. Чего не пообещаешь за ради морского похода.
Собрались быстро. Я незаметно стащила с чердака вязку сушеной рыбы и дедов котелок. Ванюшка же взял удочку, соль и спички. Вольная воля и романтика морских приключений крепко ударила нам в голову.
С выбором судна долго не морочились. Сплошь рыбацкая деревня Красное славилась ещё и мастерами-лодочниками. Посему берег был заставлен плавсредствами на любой вкус и размер. Будучи порядочными детьми, чужих не брали. Стащили старенькую лодку деда, которая сегодня уже была в воде (дед частенько по ранней зорьке удил рыбу).
Ванюшка сразу ответственно отнёсся к делу. Почесывая макушку, он деловито сказал:
-Надо назвать.
– Кого? – не сразу поняла я, потому как занялась обустройством, распихивая наш скромный скарб по лодке.
– Корабль, кого ж!
– А надо обязательно? – не глядя на него, спросила я. Дедов котелок никак не вставал на определённое ему место.
– А как же!? Все приличные мореходы ездют на кораблях с именами, – голосом бывалого моряка бормотал Ванюшка, – надо, чтоб звонко.
– Это как же? – наконец управившись с благоустройством, уставилась я на Ванюшку.
– Да вот…, – по-прежнему чесал макушку Ваня, – надо, чтоб со смыслом ещё…
Бессчетное количество имён и возможных названий мы перебрали, пока не остановились на одном простом и многозначительном. Объединив его и моё имя воедино (Ванюшка по-мужски уступил мне больше букв в аббревиатуре), мы с торжественными лицами начертали углем с обеих боков лодки название “ВАся”.
“ВАся” видала в своей жизни многое, но явно не была готова к великому морскому путешествию. Выталкивать её поглубже в воду было нелегко. Пескариха обмелела настолько, что метра три от берега глубина её составляла равно столько, сколько составляла на тот момент длина наших ног от стоп до коленок. Знатно запыхавшись, мы все же добрели до более – менее нормальной глубины и забрались на борт.
Здесь выяснилось, что “ВАся” была не оборудована мачтой с флагом. Это вопиющее в масштабах морских путешествий недоразумение пришлось быстро исправлять подручными средствами. Флаг из моего цветастого платочка гордо развевался, завязанный на удочку, которую мы с трудом воткнули меж двух досок, выполнявших функцию лавочки и, очевидно, капитанского мостика, и даже камбуза. Сброс лодки на воду отнял у нас порядочное количество сил, поэтому было принято решение незамедлительно пообедать.
… Как это обычно и бывает в необычные моменты, погода, столь щедрая на солнце третью неделю, вдруг резко стала портиться. Порывистый ветер трепал флаг, “ВАсю” и нас вместе с ними. Тучи стремительно накатывались из-за холмов, устрашая нас своей грузностью и чернотой.
Пообещав Ванюшке не хныкать, я из последних сил старалась, хотя становилось все страшнее. Уставшая от жары, обедневшая водой Пескариха вдруг сделалась свирепой и подбрасывала на волнах лодочку. Мы с Ванюшкой вцепились друг в друга и в лавочку. По его взгляду я поняла, что сражаться с пиратами сейчас было бы не так страшно, как оказаться в воде под перевернутой лодкой.
Не знаю, откуда тогда во мне взялась смелость и сила. Я вцепились в весло и стала пробовать грести к берегу. Ванюшка бешеным взглядом наблюдал за мной, пока, видимо не щелкнуло в его голове стремительно ущемляемое моим геройством мужское самолюбие. Ванюшка ухватил второе весло.
“ВАсю” отнесло далеко от берега, поэтому мы, не договариваясь, гребли в сторону острова. Как только лодка шоркнула днищем по гальке, мы выскочили из неё и бросились к шалашу, который соорудили мужики с неделю назад, когда косили сено на острове. Небо разразилось сильным ливнем. “ВАся” осталась на берегу, завалившись на бок. Мокрый платочек трепыхался на ветру.
Едва ли ливень шёл больше получаса, но нам, перепугавшимся до смерти, он казался вечным. В след за чёрными тучами уже виднелся просвет. Вскоре небо вновь очистилось, и мы выползли из шалаша. “ВАся” успела наполниться водой.
На берегу в деревне замаячили фигуры людей. Остров, который стал нашим убежищем на время шторма, располагался в полу километре вниз по течению реки. Наш поход, конечно, не мог остаться незамеченным. Почти весь день на реке бывали бабы со стиркой, которые и приметили нас и надвигающуюся катастрофу.
Дядь Миша плыл на лодке, интенсивно загребая веслами. Спасение и кара приближались. Бежать куда-либо не имело смысла, да и устали мы сильно. Завалились прямо в мокрую траву.
– Ася? – позвал тихо Ванюшка, – А ты героиня. – Услышать от него такие слова было более, чем необычно. – Ты же… Героиня, в общем…
– Да какая там героиня, – я очень застеснялась.
– Настоящая, – Ванюшка приподнялся на локтях и посмотрел на “ВАсю” – а женщина на корабле – к счастью…
Приворот на ромашках
В тот день Ванюшка отчего-то долго не прибегал. Солнце уже давно выкатилось из-за купола старой церкви, а бабуся успела остудить свежеиспеченный хлеб. Я же слонялась без дела, потому что цыплят мы уже давно пристроили гулять на солнышке в строго отведенном для них месте. Пол, который бабуся поручила мне мести, торжественно вручив метлу на другой день после моего приезда, тоже давно освободился от оков пыли и муки. Уже давно высохла вымытая мною редиска. Даже всегда ленивый и охочий до ласки кот сбежал от меня, не выдержав напора моих поглаживаний.
А он всё никак не приходил.
Прошло уже две недели с того знаменательного дня, когда мы с Ванюшкой под покровом ночи наколдовали освобождение старушки Апполинарии Карповны из пучины мракобесия. Почему-то тогда мы не задумывались над тем, что спасаем ведьму (а в этом мы не сомневались ни на секунду) колдовским обрядом, придуманным хоть и на ходу, но исполненным по всем законам колдовского дела: и зелье варили, и заклинание читали…
Наконец, когда отяжелевшее солнце стало подкатываться ближе к холмам, где укладывалось на ночь, Ванюшка пришёл. Весь измученный и очень сердитый, без обиняков спросил:
– От чего вы, женщины, нас, мужиков, мучаете, а?
Прождав его весь день, наскучавшись, я менее всего ожидала такого вопроса и просто, округлив и без того огромные васильковые глаза, смотрела на него.
Сказать по правде, о дитячьих глупостях мы не разговаривали никогда. Все наши беседы были наполнены, как нам казалось, житейской мудростью. В особенные минуты Ванюшка даже немного басил, дабы придать ещё пущей весомости своей мысли о том, что стрелки в часах крутит умный таракан, а на необитаемую основную часть года остров (летом там подкашивали сено деревенские, потому обитаемость несколько повышалась) нужно непременно брать пододеяльник и верёвки, чтоб соорудить гамак и мечтать о чем-то высоком:
“Без гамака так высоко замечтаться не получится, даже не старайся, – поучал он меня, – потому шта, милая (тут он вставил неизменную фразу своей матери), так в книгах пишут. Не дураки ж их пишут!”
Ванюшка буравил взглядом меня, но мой растерянный вид, видимо, сбил с него всё раздражение.
– Ась, ну, правда, чего? – сказал он это с отчаянием.
-А что стряслось-то? – Мы сели на завалинку. Из окна кухни доносился стук ножа по деревянной доске. Бабуся крошила редиску.
– Да вот… понимаешь…
Оказалось, что утром его родители шибко повздорили. Тётка Маришка всегда была заполошной бабой, да ещё и сплетницей такой, что удивительным было, как она по сих пор язык свой не истерла в болтовне. Однако ж, как оно часто бывает, сплетницы наказываются их же оружием. Вот и тётке Маришке пришлось принять удар на себя.
Бабы наболтали, что супруг её, дядь Миша, человек вообще крайне нелюдимый, схлестнулся с какой-то приезжей городской, да так схлестнулся, что вся деревня видела.
Кто и что видел, потом не сыскали, а только доподлинно известно, что дядь Миша в досужее время сапожничал. А городская приезжая – то невестка нашего председателя, которая всего лишь и обратилась к нему с просьбой починить каблук. Но тётку Маришку, узнавшую, что её “Мишанька да с курвой городской” (!), было уже не остановить…
Еще с порога, завидев у печи широкую спину мужа, тётка Маришка отправила в полёт (аккурат под левую лопатку) ванюшкин сапожок…
Ссорились долго. Ванюшка, по своему несчастию, оказался в заложниках материных воплей и батиных крепких ругательств. “Раскудрить твою через коромысло”, вылетевшее из уст дядь Миши, было самым приличным из всего, что витало в воздухе. Но и то коромысло повисло бы в нем от крепости употребляемых слов.
– А чего делать? – спросила я тихонько.
– Да кабы я знал, Ась… Батя шибко хряснул дверью, когда уходил, а мать заблажила, будто тронулась, – Ванюшка теребил и без того потрепанный край рукава, – я ж за ним сквозанул мимо мамки, а тут баб Клаша из-за воротины вышла, я ажно прыгнул на месте от неожиданностев. “Чего, горит, твои блажат с утра?” А они, как будто тока мои. Ну, грю, поссорились, чего. Я почем знаю, дела у меня. – свою бабушку Клашу Ванюшка немного опасался, потому как тётка Маришка, как шкварка сала, зараз зашкворчит, да остынет, а баба Клаша, ежели закипит, покуда не выкипит вся, не угомонится.
-А пока я тут лясы с баб Клашой точил, батя и ушёл куды. Не догнал, в общем. – Ванюшка смешно морщил нос. – Ну, я ж мужик. Пошёл до председателя. А чего его невестка такая? Вот, – тут он хлопнул себя по коленке, пришибив комара, – пришёл, значит. Так, мол, и так. А он как заржет, ажно трубка изо рта выпала и грит, что батя мой ни в чем неповинный. И Манька ихняя тоже. Ну, – немного отдыхиваясь, продолжал Ванюшка. Он уже успел войти в раж и рассказывал историю, будто пересказывал фильм, – бегу до мамки, рассказываю. А она злая, как та щука зубатая. Ещё и подзатыльника отвесила. Тут я уж не стерпел, да пошёл, куда глаза глядят. К тебе, то есть…
Звуки на кухне притихли давно. Очевидно бабуся слушала, о чем мы болтаем. Ванюшка толкнул меня в бок и мы, не договариваясь, встали и побежали на берег.
Берег Пескарихи песчаный, от воды пологий, а потом резко дыбится вверх, где превращается в просторную поляну. Уже цвели ромашки.
Мы улеглись на траву, голова к голове, и стали думать, как спасать ситуацию. О том, что это не сможет сделать никто, кроме нас, даже мысли не было. Очевидно же.
– Вань, а помнишь, ты рассказывал, что тётка Настасья чего-то ворожила зимой с валенками и свечками, а потом как-то быстро замуж вышла?
– Да дядь Петя жа ней уж год ходил, – лениво говорил Ваня.
– Ну, я и говорю. Ходил, да ходил цельный год, а потом раз и женился.
Тут Ванюшка резко вскочил, будто пружины ему кто в пятки вкрутил.
– Вот ты голова, Аська! Хучь и баба, а голова! – Обижаться на него по этому поводу я бросила давно. Пусть и дальше думает, что я глупая. Лишь бы делал, как я предложила. – Приворот!
– Какой такой приворот, а? – тогда я не сразу сообразила, что ворота там вообще ни причём.
– А такой. Апполинарию Карповну, вишь, человеком сделали? Она ж совсем и не страшная ведьма стала, – Ванюшка воодушевился очень и не подумал, что бояться мы её перестали совсем из-за другого. – Сварим зелья приворотного и готовенько.
– А кубыть потравим? – идея поить кого-то чем-то непонятным настораживала.
– Мы ж не отравительное зелье варить будем, а приворотное. Ну, любовное, понимаешь?
-Много ты зельев сварил, да людёв слюбил, – бухтела я. Мне почему-то казалось, что нужно действовать, как тётка Настасья – валенками и свечами.
– Много, не много, а дело надо делать, – он присел на корточки и стал драть листочки с сорванной ромашки, – любит, не любит… Аська, дак вот же!? – он взвизгнул от радости осенившей его мысли. – Вот, ромашка! Самый же любовный цветок!
Ждать полуночи не было времени, поэтому, нарушив некоторые правила зельеварения, мы приступили к работе незамедлительно.
Мне пришлось бежать домой. Там я обнаружила, что бабуси нет. Где она, выяснять было некогда, да и к лучшему – меньше вопросов о дальнейшей судьбе зачем-то мне понадобившегося дедова котелка.
Через час зелье было готово. В чудодейственности его мы не сомневались. На самом деле это был густой и крепкий ромашковый чай.
Уже смеркалось, когда мы, воодушевленные и предвкушавшие ещё одну победу, пришли к дому Ванюшки. В кухонном окне сиял жёлтый свет, падающий тусклым пятном на крыльцо. На нем сидели в обнимку всхлипывающая тётка Маришка и улыбающийся дядь Миша.
Я в тот момент шибко загордилась силой ванюшкиных зельев, которые действовали и без непосредственного применения…
Много позже я узнала, что бабуся уж очень сильно отругала тётку Маришку, да и дядь Мише досталось. Виниться друг к другу они шли навстречу, так и остановившись на заросшем ромашками угоре…
Саша
Дождь забарабанил по крыше ещё с вечера. Небо плотно затянуло тучами, и дед сказал, что это надолго. Утро следующего дня оказалось хоть и тёплым, но промокшим насквозь. Вставать решительно не хотелось, но бабуся напекла целую гору оладушек, аромат которых не давал дальше лениться в одеяле.
Я едва успела макнуть оладушек в сметану, как в сенях раздался шум падающего ведра и ругающейся на бегу тётки Маришки. Дверь резко распахнулась, и мы увидели её искаженное в испуге лицо.
– Бяда, Васильна, бяда! – завопила тётка Маришка, оседая на лавку у входа.
Дед резко вскочил, перепугавшись не на шутку. Бабуся же вся напряглась, хотя точно знала, что тётка Маришка баба заполошная, и беда могла быть не таких уж масштабов, как она вопит. Тётка Маришка гремела ковшом по ведру, зачерпывая воду. Громко глотая, она отдыхивалась и успокаивалась.
– Да говори ж ты, баба, чего стряслось?! – не выдержал дед.
– Дык это, – глотая воду на пополам с воздухом, заговорила тётка Маришка, – Настасья рожать взялась, а дохтур ж в Воскресенское ещё вчерась уехал.
– От ты ж курва с котелком! – в сердцах грохнул дед. – Настасья рожать взялась! То ж обычное бабье дело, а ты вопишь!
Сев за стол, дед было взялся за оладушек, но аппетит весь растерялся мгновение назад, и он, громко топая, вышел в сени. Тётка Маришка немного присмирела, но в глазах по-прежнему читался страх. Настасья, её сестра, была болезной девкой и ребёнка ждала первого.
– Васильна, спасай, родненькая! – взвыла тётка Маришка.
– Да тиша ты, блажишь мне! Беги что ль, Ванюшку збирай сюды, чтоб с Аськой тут вдвоём не забоялись, – бабуся на ходу перевязывала платок потуже, – Аська, гляди мне, чтоб сидели смирно и ничего не учудили.
– А ты долго? – я немного испугалась, не особо понимая, что происходит.
– Да кто ж знает, милая. Мы ж ребетёнка встречать пойдём.
Через полчаса прибежал Ванюшка, весь мокрый, но довольный тем, что ему доверили ответственное дело – приглядеть за мной на правах старшего. Правда, старше он меня на девять месяцев, но в пять лет эта разница кажется более, чем огромной. Мы допили чай с оладушками и сели у окна. На улице по-прежнему лил дождь. По дороге бежали ручьи.
– Вань? – спросила я, провожая взглядом капли, стекающие по стеклу.
– Чего тебе? – Ванюшка уже успел заскучать, потому как приглядывать за мной оказалось не так уж интересно.
– А куда бабуся пошли дитёнка встречать, а? – мои знания о появлении детей оканчивались капустой и аистами, которых на тот момент я не видела ни разу.
– Знамо куда, – пробормотал Ванюшка с таким всё знающим тоном, что мне стало немного завидно, что он старше и знает больше, чем я, – Мамка сказала, что тётка Настасья на колхозные поля ещё с вечера пошла. А там знаи-ишь какие капусты растут! Во, – развёл он руками настолько, насколько мог развести.
– А чего она обратно-то сама не придёт? Чего было бабусю звать?
– Да как тебе сказать, – Ванюшка почесал маковку, соображая, что, собственно, сказать, – Не знаю я. Когда я рожался, твоя бабуся тоже приходила меня встречать, так мамка сказала.
Я улыбнулась, обрадовавшись, что Ванюшка не все ещё знает, и, значит, я не такая и глупая.
– А интересно, кого тётка Настасья найдёт? – спросила я. В тайне мне хотелось, чтобы тётка Настасья нашла девочку.
– Сашку, – запросто ответил Ванюшка, будто получил давеча телеграмму, мол, выезжаю, ждите.
– Сашку?! – я удивилась и расстроилась одновременно.
– Ну.
– Больно надо тётке Настасье Сашку находить. Она ж поди знает, как ты своей мамке нервы треплешь. Не, она Катю или Маню найдёт. Красивую такую, белобрысенькую, – мечтала я.
Ваня, видно, рассердился, но ответственное положение старшего не давало ему возможности на меня напирать. На самом же деле он знал, что я расплакаться могу, а при виде моих слез Ванюшка становился беспомощным. Жалостливый он. И хороший. Ваня взялся завязывать мне в бантик распустившуюся ленточку и нарочито басом стал рассуждать:
– Разишь оно важно, кто там – Сашка или Машка? Главно, чтоб человек был хороший. С хорошим человеком завсегда просто.
– Эт ты верно, – вздохнула я.
Дождь стихал. Мы вышли во двор и бегали до вечера, пока не вернулся дед. Уже совсем стемнело, когда пришла бабуся. Лицо её сияло теплотой, хоть и видно было, что устала. Ванюшка спрыгнул с печи и тоном бывалого спросил:
– Ну, кто там?
– Сашенька, – сказала бабуся, сев за стол.
Ванюшка победно взглянул на меня:
-Я ж говорил! Никаких там Кать и Маш не было в капусте.
А бабуся, улыбаясь, продолжила:
– Сашенька, да. Глазки синенькие, ручки крохотные, волосики светлые. Хорошая девчоночка вырастет.
– Девчоночка? – Ванюшка даже сел от неожиданности.
– Девчоночка. Сашенька. Ты что ж загоревал-то, касатик? Сестрёнка у тебя двоюродная.
– Да, сестрёнка… А и хорошо! Лишь бы человек хороший. Правда, Ась?