ДЕТСТВО, ОПАЛЕННОЕ ВОЙНОЙ

Памяти Тамары Ивановны Плешачевой - моей тетушки- посвящаю.

    

       Осеннее холодное свинцовое небо 1941 года нагнетало тревогу и безысходность на маленькую Тамару, которая смотрела на него сквозь щелки бумажных переплетений на оконном стекле. –Что же будет с нами? – думала девочка, покусывая сухие растрескавшиеся губы. Она уже вторую неделю болела. Тамара простудилась, когда они все вместе с младшей сестренкой Люсей и мамой ходили на Неву с бидончиками за водой. Дул сильный ветер, а пальтишко - оно, конечно, на ватном подкладе, но старенькое и поношенное, оттого очень тоненькое, и ветер продувает в нем насквозь. Вот и простудилась она. Очень болело горло, и была высокая температура. Тамару осмотрела тетя Нина – соседка, она в детской поликлинике работала до войны медсестрой. Велела принимать стрептоцид и пить больше теплой кипяченой воды. Тем и лечила мама Тамару. –Что же с нами будет?- этот вопрос не давал покоя девочке, потому что вчера мама сказала, что надо готовиться к эвакуации. Что это такое, семилетняя Тамара понимала плохо, но мама ей объяснила, что им придется уехать из Ленинграда, а то придут немцы и убьют их всех, и это очень тревожило девочку. – Куда они уедут из своей квартирки на улице Зеленой? Какие такие немцы придут к ним и зачем этим немцам надо всех убивать? Было очень все непонятно и страшно. Но в то же время мама собирала мешок , в который уже были положены их с Люсей вещи, мыло, сахар и какие-то бумаги – мама называла их « документы», они были тщательно завернуты в старую газету и перевязаны шнурком от старого Люсиного ботинка. Шла подготовка к эвакуации. В их восьми квартирном доме по улице Зеленой, уже почти пустом, оставалось две семьи , которые должны были покинуть Ленинград до субботы – 12 ноября 1941 года. Дети приставали к маме с вопросами: Куда поедут? А там, куда они едут – лето? А там растут яблоки? А можно взять с собой любимого плюшевого мишку? А с кем останется кот Василий?... Мама была женщиной суровой и на лишние вопросы девочек не отвечала, только говорила: «Меньше болтайте».

     Вот и настал день отъезда. Все вокруг суетились, проверяли, все ли необходимое взяли с собой. Мама больше молчала , и девочки, чувствуя ее настроение, старались не докучать ей своими вопросами и приставаниями. До речной пристани, где было видимо-невидимо народу с мешками и котомками, помог добраться мамин брат, дядя Вася. На пристани творилось что-то невообразимое: крики, беготня, детский плач… Все это перекрикивал пронзительный пароходный гудок, он раздавался неожиданно, вдруг – и суета после гудка на пристани усиливалась, как будто люди боялись, что пароход отчалит без них, но гудки раздавались и раздавались, а пароход все стоял и стоял у пристани с огромной баржой, на которую должны были погрузить людей и везти их через Ладожское озеро на «большую землю». Какой она была – эта «большая земля»? Нева была серой и неприветливой, было ветрено и промозгло; от реки тянуло запахом воды и рыбы, волны лениво и равнодушно накатывались на каменистый берег и мерно плескались о борт парохода и огромной баржи, на корме которой развевался белый флаг с красным крестом. Им не было никакого дела до людей, суетящихся на пристани, оставляющих свой город и ее- родную Неву. Наконец пришел запыхавшийся дядя Вася и сказал, что сейчас будет объявлена погрузка на баржу. Он крепко обнял маму, поцеловал ее и сказал: «Что поделаешь, Ольга, война! Береги детей. Напиши, как доберетесь до места». Потом он по очереди поднял на руки Тамару и Люсю, поцеловал их, взвалил мешок на плечи, и они стали пробиваться ближе к трапу.уже началась погрузка на баржу, но возле трапа была какая-то неразбериха и толкотня. Оказалось, что на баржу грузят только детей, а взрослых повезут следующим рейсом, и все вещи, которые были у беженцев, военные матросы забирали при входе на трап и грузили на пароход – в трюм. Такие условия эвакуации вызывали недоумение и несогласие людей: они кричали, ругались, спорили, доказывали… некоторые с боем и кулаками пробирались на долгожданные ступеньки трапа. Маму тоже стали отталкивать назад со словами: «гражданочка, не положено…», но дядя Василий кричал, что дети больные, за ними некому будет присматривать и толкал, толкал маму вперед, к трапу. ара и Люся, напуганные происходящим и предчувствующие неминуемую беду, заорали во все горло: «Мама, мамочка, мы без тебя не поедем!» Пропускавший на трап военный был оглушен этими воплями и грубо толкнул маму с девочками вперед: «Проходите быстрее!» Опомнившись от ужасной мялки, мама с арой и Люсей стала пробиваться на баржу, чтобы найти там место и устроиться для долгой поездки. Мешка с вещами не оказалось, его забрал при входе на трап матрос. Но, слава Богу, им повезло, что удалось пройти всем вместе, и что мама была рядом. Что там будет впереди?- девочки об этом сейчас не думали, они дрожали от только что пережитого страха, тесно прижимались к матери и крепко цеплялись за подол ее юбки. Поперек баржи были протянуты длинные и широкие, гладко струганные, деревянные лавки. Мама нашла походящее место на лавке, где-то в середине баржи, посадила девочек и сама села с ними рядом; места вокруг быстро заполнялись детьми и сопровождающими их взрослыми. Кое-где можно было увидеть бабушек или матерей, которым удалось со своими детьми пробраться на баржу. Сидели долго. Какой-то человек в серой шинели обходил всех и что-то записывал в толстую тетрадь. Мама сказала: «Учет». Уже стемнело, начал накрапывать дождь. Он моросил нудно, изредка переставая и вновь начинаясь. Как будто бы серое ленинградское небо, прощаясь, оплакивало своих родных и дорогих ленинградцев, уезжавших неведомо куда. Одежда быстро промокла. Стало холодно. Человек в серой шинели- сопровождающий- притащил огромные куски брезента , и все старались натянуть на себя это прикрытие. Мама тоже натянула на головы ары и Люси брезентовый накид. Девочки прижались друг к другу, немного успокоившись, согрелись и заснули. Мама, обхватив их рукой и привалившись к ним, тоже задремала. Так и не заметили, как отчалили от пристани и оказались в безбрежной Ладоге.

     Сквозь сон Тамара почувствовала, что сбоку ей стало поддувать, да и Люсиной головы рядом не оказалось, под брезентовой накидкой она почему-то была одна. Тамара быстро откинула полог, высвободила голову из-под навеса и увидела вверху над собой огромный черный купол звездного неба. Вокруг было неспокойно: кто-то плакал, кто-то звал маму, кто-то просил пить, кто-то просто возился во сне от неудобного положения тела. Мама сидела в обнимку с Люсей и что-то шептала про себя. Тамаре показалось, что она читает наизусть стихотворение. В руках у Люси была кружка с водой, воду раздавал человек в серой шинели, он ходил между детей и взрослых и разносил воду в ведре, поминутно спрашивая: «Кто еще хочет пить?» Зачерпывал воду кружкой и передавал желающим. Тамара взяла кружку с водой у Люси и сделала несколько глотков. Пить не хотелось. Она прижалась, молча, к маме и стала смотреть на звездное небо. Оно было завораживающим: звезды сверкали и мигали бледно-желтоватым светом; одни были маленькие, а другие - покрупнее, были и совсем крупные ,и оттого очень яркие. Казалось, откуда же их так много на небе? Было очень красиво и нарядно. В эту минуту вовсе не хотелось думать о проклятых немцах, из-за которых они вынуждены были уезжать из Ленинграда, из своей квартиры; о том, что очень холодно на барже; о том, что очень хочется кушать; о том, что они сами не знают, что с ними будет там, на «большой земле». Хорошо и спокойно было смотреть, смотреть… на сверкающее и мигающее море звезд и подмигивать им в ответ. Так, прижавшись к теплому боку мамы, Тамара вновь погрузилась в сон.

     Когда она снова открыла глаза, то звезд уже не было. Был ранний рассвет. А в сером небе стояла тревожная тишина. Взрослые переговаривались между собой о каких-то налетах и бомбежках. Сопровождающий разносил кусочки хлеба и воду, прерывая разговоры взрослых. Дети все почти уже проснулись и, не спеша, очень медленно жевали хлеб, запивая его водой, как бы стараясь растянуть это удовольствие. Тамара с Люсей получили свою порцию хлеба и каждая отломила часть от своего кусочка - маме. Мама сказала: «Ешьте, ешьте сами, я сыта». Но предназначенные ей кусочки она бережно завернула в платочек и спрятала в карман плюшевой жакетки. Девочки хорошо понимали, что эти кусочки мама отдаст им позже, когда им опять захочется есть. Время тянулось медленно, казалось, что пароход и баржа, которую он надрывно тянет, никуда не двигались, стояли на одном месте, и от этого было невыносимо тоскливо. «Мама, когда мы приедем на «большую землю»? - канючила Люся. Тамара шикала на сестренку, оберегая мать, и говорила: «Теперь уж скоро, ночь-то прошла». Ребятишки поднимались со своих мест, но никуда от них не отходили, здесь же играли своими незамысловатыми игрушками, которые удалось захватить с собой. Делились друг с другом ими, уступали, не ссорились. Как будто понимали, что в такую пору надо держаться друг друга и помогать друг другу. Старшие дети присматривали и играли с малышами, заботились о них. Казалось, что на барже собралась одна большая семья. Война в одночасье объединила всех и сделала незнакомых людей родными .

     Солнце нежилось в холодной утренней заре, и его свет внес радостное оживление в разноперстную массу людей на барже. Где-то послышался звонкий смех, где-то стали громче голоса игравших детей. Взрослые тоже отряхнулись от полудремы и стали громко переговариваться. Тема разговоров была одна- война. Женщины рассказывали друг другу об ушедших на фронт родных, они сокрушались об оставленном Ленинграде, но ни в одном разговоре не было слов о том, что город будет сдан немцам. Все жили с верой в скорую победу, возвращение домой и послевоенную счастливую жизнь.В вышине послышался надрывный нудный гул. Молчание охватило всех пассажиров баржи. Все головы запрокинулись вверх, ища глазами источник мерного звука. Сопровождающий зачем-то быстро побежал на корму баржи. Все вокруг заволновались. Послышались голоса: «немецкий бомбардировщик», «будет обстреливать», «не будет, мы под белым флагом идем»… Сопровождающий громко кричал: «Без паники! Нас не тронут! Мы под красным крестом! Посадите детей на сидения, накройтесь кто чем может!» Зловещий гул нарастал. Люди поняли, что надо как-то спасаться и спасать детей. Людская масса зашевелилась. Детей стали лихорадочно запихивать под сидения, сами натягивали на головы брезентовое укрытие. Мама затолкала Люсю и Тамару под широкую деревянную лавку, на которой сидели, сама легла в проход между лавками, где уже лежали, закрывшись брезентом, другие люди. Люся запищала: «Мама, дай руку, мне страшно!» Мама взяла Люсину руку, прижала к груди и что-то начала шептать. Тамара прислушалась. «Матерь, Пресвятая Богородица, спаси и сохрани!» - услышала девочка. Ей показалось, что загудело прямо над головой. Она обхватила голову руками. В этот момент что-то очень большое и тяжелое со страшным свистом пролетело над баржой и оглушительным взрывом бухнулось сзади баржи. Волны заколыхали деревянную неуклюжую посудину, обдав ее каскадом брызг. Дети начали выкатываться из-под лавок и плакать. Взрослые ловили их и опять заталкивали под настилы. Через несколько минут противный свист повторился, и взрыв вздыбил волны справа от баржи. Баржа заходила ходуном из стороны в сторону. Дети, как мячики, катались по днищу баржи. Стоял гул и рев. Некоторые сами старались зацепиться ручонками за выступы лавок и залезть назад – в убежище, чтобы спрятаться и спастись от страшной смертоносной силы. «Пресвятая Богородица! Спаси нас!» - закричала во все горло Тамара, обращаясь куда-то вдаль к той, неизвестной ей Богородице, которая, как ей казалось, может спасти от смерти всех их , раз даже мама ее просит об этом. Какая-то пожилая женщина стояла , держась за борт баржи, и надрывно кричала, запрокинув вверх голову: « Да здесь же де-е-ти ! Де-е-ти! Будьте вы прокляты, фашисты !»

     Это была настоящая война. И Тамара это хорошо поняла, когда страх цепкими клещами перехватил ей горло, когда она стала искать защиты не у мамы, ( маму тоже надо было спасать, она была так же уязвима, как и все другие), а у Пресвятой Богородицы, и та, незнакомая ей Богородица, их спасла. Гул самолета удалялся все дальше и дальше от баржи. Все утихло. Баржа по-прежнему равнодушно ползла за маленьким пароходиком, чадящим черным густым дымом. Люди вылезли из своих брезентовых укрытий, дети – из-под лавок. Какая-то женщина в цветастом платке с длинными кистями сказала: «Опять прилетит, он нас живыми не оставит. Вот и красный крест не помог». Другая, очень худенькая, как подросток, женщина подхватила: «Для фашистов ничего, видно, святого нет, даже детей не жалеют». Только Тамара, прижавшись к матери, хорошо знала, кто помог им избежать смерти. Она и в другой раз будет просить Богородицу заступиться за всех людей на барже».

     Сопровождающий ходил среди ребятишек, успокаивал их словами: «Ничего, родные, прорвемся!» и выдавал им по кусочку белого, как снег, сахара. Страх постепенно отступил, но не переставал витать в воздухе. А человек в серой шинели говорил: « Велика Ладога! Пока снова заправится, мы уж и берега достигнем». И правда, вскоре показалась полоска берега, и она все приближалась и приближалась, радуя всех своим четким очертанием. Разговоры на барже опять начались про войну, про фашистов, про бомбежки и про погибших родных и знакомых. Дети постепенно успокоились и притихшие занимались своими немудреными играми. Берег вот уже, совсем близко: видны очертания деревьев и домов; небольшая пристань с двумя покачивающимися возле нее пароходиками. Еще немного – и баржа причалит к берегу, выгрузив на землю очередную партию эвакуированных из Ленинграда людей. Но внезапно вынырнувший неизвестно откуда немецкий самолет послал напоследок свой смертоносный груз на печальный караван. Люди заметались, дети без всякой команды полезли под сидения, стали прятаться под укрытия брезентовых накидок. Тамара неистово просила помощи у Святой Богородицы, веря, что она услышит и поможет им и в этот раз. Но на этот раз фашистская бомба не промахнулась: она попала точно по тянущему баржу пароходику, сокрушив его мгновенно, разметав остатки на десятки метров в разные стороны. Мокрый с головы до ног сопровождающий, стоя на носу баржи, отчаянно рубил топором трос, связывающий баржу с тонущим проходом. Вместе с пароходом на дно озера ушли вещи и документы. Но в те минуты страха и отчаяния об этом никто не думал. С берега послышались звуки выстрелов. Вдруг самолет, который повторно направлялся в сторону баржи, чтобы на это раз сбросить точно в цель разрушительный снаряд, как-то надрывно и глухо загудел и стал медленно крениться к воде, сзади его потянулся черный шлейф. Все, кто был на барже, забыв о случившемся несчастье, захлопали в ладоши и громко заорали: «Ура!» Немецкий самолет , начиненный смертоносным грузом, рухнул навсегда в холодные воды Ладоги. Это его с берега сбили наши зенитные орудия. К барже подошел от пристани пароходик, человек в серой шинели поймал трос, замотал его на железные клюки, и баржу потянули к пристани. Как только был брошен трап, люди стали торопливо сходить по нему на берег. Там стояли грузовики, на которые солдаты усаживали беженцев, выдавая им хлебный паек с кусочками вяленой рыбы. То-то была радость! По проселочной дороге людей довезли до узловой станции, где посадили в теплушки и повезли на восток.в тамбуре, потому что только там оказалось место, где кое-как мама могла расположиться с Люсей и Тамарой. Где-то нашелся драный тюфячок, но как сладко спалось на нем девочкам в первую ночь пути под мерный стук колес. Поезд шел медленно, останавливаясь не только на станциях и полустанках, а зачастую и просто в поле, простаивая часами, а то и сутками. Навстречу шли и шли эшелоны , груженые военной техникой, на запад – на фронт. Вскоре от съестных припасов ничего не осталось, за водой ходили на крупных станциях, где к эшелону беженцев подходили сердобольные женщины и старушки, приносили хлеб и вареную картошку, раздавали со словами: «Господи, спаси и сохрани!» Когда совсем уже нечего было есть, мама доставала из мешочка несколько сухих горошин и, давая их девочкам, говорила: «Не раскусывайте сразу, а сосите горошину, пока не растает». Тамара так и делала, а Люся разгрызала горошину сразу и вопросительно смотрела на маму, мама давала ей еще одну горошину и повторяла свой совет сразу не раскусывать, потому что нет больше ничего, а до следующей станции далеко, да и неизвестно, будет ли там чем поживиться. Тамара-то знала, что этот горох мама купила на одной из станций за проданное серебряное колечко. За месяц пути на восток дети обессилели от голода, стали вялыми, безразличными ко всему и большее время спали на грязном тощем тюфяке. Мама очень боялась за Люсю, та стала сильно кашлять, и ее часто тошнило. «Господи, Пресвятая Богородица! Помоги сохранить детей!» - часто шептала мама, на лошади. «Кто желает поехать с нами?»- закричал мужик в полушубке и валенках, в большой лохматой шапке. Мама встрепенулась: «Вот я с ребятишками хотела бы поехать с вами». Мужик посмотрел на маму и сказал ей: «Ну, какой с тебя работник, да еще с детьми!» С мужиками поехали три женщины с двумя мальчиками-подростками. Из вагона выгрузили всех беженцев, всех почти и разобрали местные жители. Тамара и Люся, вцепившись в материну жакетку, стояли на перроне, ожидая следующей подводы и боясь, что и следующая подвода их не заберет. Но им повезло. В санях подводы, которая оказалась последней, была очень веселая и задорная женщина. Она окинула взглядом маму и девочек, потом спросила: «Из Ленинграда?» Мама тихо ответила: «Оттуда». Женщина велела залезать им в сани. Тамара и Люся зарылись в духмяное сено , а мама, сев рядом с женщиной, стала рассказывать ей о том, как они выбирались из осажденного немцами Ленинграда. У женщины муж оказался на Ленинградском фронте, вот она и взяла маму, пожалев ее и детей.

     Подвода подъехала к воротам колхоза «13 лет Октября» станции Рубцовка, Новочихинского района, Алтайского края. Вот куда занесло ленинградских беженцев. Там не было войны: не выли сирены, не рвались бомбы, не рушились дома, не отстукивал свои тревожные минуты метроном. Там были огромные поля, красивые леса, и люди жили колхозным трудом. На каждом подворье была корова, у некоторых была и своя лошадь. Мама устроилась работать на колхозную конюшню, ей дали небольшой домик, где и обосновалась вся семья. Пережили зиму 41-го - 42-года: была картошка, было и молоко. Дети шли на поправку. Люсю лечили даже алтайским медом. Она его с удовольствием уплетала с горячим травяным чаем. Местная фельдшерица сказала, что Бог милостив, и Люся поправится. Так оно и стало. Мама работала с утра и до позднего вечера, Тамара и Люся приходили к ней на конюшню, помогали носить корм лошадям, наливать воду в поилки. Особенно радовались девочки, когда появился маленький жеребенок. Они любили ухаживать за малышом. Маме тогда трудно было выгнать девочек из конюшни. Так семья прожила до весны 1943 года. А в марте случилось несчастье: волки задрали ночью лошадь на конюшне. Что тут началось! В дом пришел председатель колхоза и еще какие-то люди из правления, они громко и сердито кричали на маму, ругались, а председатель говорил, что упечет маму в тюрьму за халатность в работе и недогляд за государственным имуществом. Мама стояла поникшая, бледная, опустив голову, и только повторяла: «Как же это я ? Как же это я?» Дети, обливаясь слезами, упали на пол, ползали в ногах председателя и просили простить маму. Тамара шепотом обращалась к Пресвятой Богородице за помощью пожалеть маму и спасти ее от тюрьмы. Председатель, наконец, сжалился и выписал маме штраф, который с нее высчитывали за погибшую лошадь несколько месяцев. Мама была очень расстроена, от нервов она слегла на неделю, и девочки не отходили от ее постели , успокаивая ее и ухаживая за нею по научению местной фельдшерицы. В начале лета мама написала дяде Васе письмо в Ленинград, чтобы тот прислал вызов для возвращения домой. Дядя Вася в то время работал на Кировском заводе. Мама тоже собиралась пойти туда работать, когда они вернутся домой. Вызов пришел в конце июля 1943 года.

     Семья вернулась в голодный разрушенный Ленинград. Ленинград еще был в блокадном кольце. Продолжались налеты и разрушения. Жить было негде, их дом на ул. Зеленой оказался сгоревшим. Документов, подтверждающих их прописку в доме на ул. Зеленой , не было. Дядя Вася с женой пустили маму с девочками жить к себе в маленькую однокомнатную квартирку. Дядя Вася на первое время оборудовал на чердаке дома уголок, где можно было поставить кровать Тамаре с Люсей, а на полу постелить топчан маме. Тамара была рада возвращению в родной Ленинград, но в то же время ее очень пугали взрывы и выстрелы на улицах города, а надрывный вой сирен, оповещающий жителей об очередном налете немецкого бомбардировщика загонял всех в глубокий подвал соседнего дома, где над входом корявыми большими буквами было написано - «бомбоубежище».

     В бомбоубежище набивалось много народу, в основном – женщины с детьми и пожилые люди. Дети плакали, а женщины успокаивали их словами: «Скоро, скоро кончится война, надо только немного потерпеть» - и вели нескончаемые разговоры о войне, о свих родных, ушедших на фронт. Тамара слушала эти разговоры и хорошо понимала, что здесь, в Ленинграде, жить всем тяжело: здесь рядом ходит смерть; здесь разруха; а главное - голод. Голод подрывал последние силы, и люди даже двигаться старались меньше, чтобы не растрачивать их понапрасну. И они с Люсей порой молча часами лежали на мамином топчане, думая только об одно: может быть, маме добавят пайку хлеба сегодня? С ними в бомбоубежище сидела худенькая женщина, державшая на руках закутанного в большой клетчатый платок ребенка. Она уже не первый раз рассказывала сидящим рядом женщинам историю о том, как ее соседка, Нюрка Мазурова, спрятала под кроватью труп умершей от голода старенькой матери и никому об этом не говорила целую неделю, а сама получала на мать хлебный паек по карточкам и жила «как у Христа за пазухой», наедаясь дармовым хлебом. Все вокруг осуждали Нюрку за ее нечестность и называли «пакостницей», а то, что ее за это в «кутузку» посадили – правильно сделали. Но Тамаре почему-то было очень жаль и Нюрку, и ее умершую маму.

     После отбоя тревоги все расходились по домам, а дежурная с красной повязкой сообщала, какие разрушения понес город в результате очередного налета.

     По улицам тянулись и тянулись повозки, с погруженными на них завернутыми в тряпье трупами умерших ленинградцев - на Пискаревку. Тамаре казалось, что этому аду не будет конца.возвращении домой, в свой уголок на чердаке , мама обычно приносила чайник с горячим кипятком и говорила: «Ну, девочки, теперь и чайку можно спокойно попить». И все трое молча пили из кружек, обжигаясь и пофукивая, горячий кипяток, чтобы в очередной раз заглушить чувство голода.

     Мама устроилась работать на завод им. Кирова, но квартир завод не имел своих. Ей выделили место в общежитии, куда они перебрались всей семьей, и где комендант Сидоров постоянно ходил и проверял проживающих, тогда Тамара и Люся по особому сигналу забирались под кровать - прятались от коменданта, чтобы он не ругал маму. Детям жить в общежитии – не полагалось. Мама работала и получала паек – 250 гр. хлеба ежедневно. Девочкам все время хотелось есть, а есть было нечего мама вышла замуж за рабочего этого же -Кировского завода, - дядю Ивана. Он был высокий и худощавый. Работал токарем , получал хороший паек. По своему характеру он был очень добрый и заботливый человек, он не обижал маму и девочек, а заботился о них по-отечески. Тамара и Люся называли его папой. Их родного отца давно уже не было в живых. Он умер в тот год, когда родилась Люся. С появлением дяди Ивана жить стало немного легче, иногда девочки слышали смех мамы, от которого они давно уже отвыкли. Теперь они жили в том же общежитии, но в маленькой отдельной комнатке, и девочкам не приходилось уже прятаться от коменданта, так как он заходил к ним тогда, когда дома был папа. Хлопоты по поводу квартиры продолжались, но архивы не сохранились, поэтому прописку никак нельзя было доказать. Папа с мамой работали уже вместе в транспортном цехе Кировского завода, выхлопотали продовольственные семейные карточки. По карточкам получали хлеб, крупу, сахар и подсолнечное масло. Тамара пошла в школу. В школе давали на обед кусочек хлеба и горячий кипяток, иногда маленький кусочек сахара. Люся часто болела и школу пропускала, но паек ей полагался, и Тамара его приносила домой. Так и жили, как все блокадники-ленинградцы. Но несчастье настигло семью в начале января 1944 года. Папу убило снарядом. Мама почернела от горя, девочки стали притихшими и не по годам взрослыми. Тамара уже больше не просила Пресвятую Богородицу помогать, она теперь понимала, что только вместе и дружно они смогут пережить горе. А горе было огромным: семья без отца осиротела. Тамара с мамой завернули тело папы в одеяло, погрузили на санки и вместе с дядей Васей повезли через город мимо Кировских ворот на Пискаревское кладбище. Там была братская могила, где хоронили всех ленинградцев. Папу похоронили, кормилицей опять осталась одна мама. Тамаре и Люсе очень хотелось есть, а еды не хватало. Мама отправляла девочек собирать крапиву и лебеду за парком ЦПКи О. Собранную траву сдавали коменданту общежития, получая за это дополнительную пайку хлеба или крупы. Если траву не принимали, варили травяную похлебку сами. Там же , за парком, на полях оставались капустные кочерыжки после уборки кочанов капусты, девочки с мамой ходили их собирать также для еды. Прописки в городе у них так и не было, так как не было документов, они утонули вместе с пароходиком в Ладожском озере. А как это доказать? Долгожданная весть о снятии блокады была для всех великой радостью. С каким нетерпением ленинградцы ждали этого дня и верили, что он обязательно придет. Девочки видели, как плакала от радости мама, и дружно ревели вместе с ней. Они осознавали, что с этими слезами к ним возвращается мирная жизнь. Стали приезжать назад, в Ленинград, и эвакуированные жители. Маме удалось найти свидетелей того, что они действительно жили в Ленинграде, в доме на ул.Зеленой. Прописку семье сделали. И Тамара знала, что теперь она сможет поступить в ремесленное училище на токаря. Она обязательно выучится на токаря, как папа, и будет работать на Кировском заводе. Ее жизнь будет радостной и счастливой! Обязательно будет! Тамара в это очень верила.

#

 ПУЧОК КРАПИВЫ

     Кроме Жени в семье Сычевых было еще трое детей,- все девчонки. Как говорил папа: «бабье царство» Старшая, Валентина, ходила в школу и перешла уже в третий класс. Она была отличницей, училась на одни «пятерки», и папа ею очень гордился перед соседями и знакомыми. Женя тоже робела перед старшей сестрой, особенно, когда та читала наизусть длинные стихотворения и считала на маленьких счетиках. А двое младших - Катя и Оленька- ходили в детский сад, и до школы им было еще далеко. А вот у Жени наступала очень « ответственная пора», как любил напоминать Жене папа, первого сентября она первый раз пойдет в первый класс. Это приближающееся событие немного пугало Женю, но в то же время и радовало ее, переполняя чувством гордости и самодостаточности. Она становилась «взрослее», а значит, «старше и умнее», так ей постоянно говорила мама. Начала учебного года Женя ждала с нетерпением. нее уже и портфель был, правда, старенький и возле уголков несколько потертый, от Валентины достался по наследству, но зато с двумя отделениями, куда можно сложить все учебники и тетрадки, а еще круглый пенал с ручкой, карандашом и резинкой. Жене больше всего нравилось по вечерам рассматривать новенькие учебники- особенно «Родную речь», которая была намного толще других, и там было очень много картинок. А пахли учебники по-особенному: свежей типографской краской, нюхаешь их- не нанюхаешься! Папа к началу учебного года купил Жене с получки коричневые ботинки, блестящие, гладенькие, с шелковыми шнурочками. Женя частенько обувала их, радовалась, что не жмут еще, завязывала на шнурочках бантики и важно расхаживала по комнате , приставая ко всем домочадцам с одним и тем же вопросом: «Правда же, красивые?» Ответа она не ждала, осознавая, что такие ботиночки не могут не нравиться, они же новенькие! Дело оставалось только за школьной формой. Без школьной формы в школу никак нельзя , она должна быть у каждого ученика. У девочки – это платье коричневого цвета, в складочку, с белым кружевным воротничком и такими же манжетами на рукавах; обязательно два фартучка: один черного цвета- на каждый день, а второй – белого – на праздники; у мальчиков – костюм серого цвета, подпоясанный ремнем с пряжкой, на которой выбита большая звезда, и белый воротничок обязательно. Формы пока у Жени не было, но мама сказала, что пятого августа «получит получку», и они вместе пойдут покупать школьную форму. У Жени тоже будет школьная форма, как у Валентины, и в их семье будет уже две ученицы. Женя закрывала глаза и представляла себя в этом удивительно красивом, как ей казалось, наряде, кружилась по комнате и улыбалась своему счастью, которое вот-вот должно было случиться. «Принцесса», - скажет папа, увидев школьный наряд на Жене. Мама, мама, какое сегодня число?- каждый день нетерпеливо спрашивала Женя у мамы, -А сколько еще осталось ждать до пятого?- надоедала она, желая услышать, что вот сегодня оно и наступило –пятое августа , и они с мамой пойдут покупать платье! И вот однажды в теплый солнечный августовский день мама вернулась с работы чуть раньше обычного и сказала Жене, чтобы та умылась ,и что они сейчас пойдут в магазин. Затаив дыхание, Женя примеряла платьице, которое мама принесла ей в примерочную. Оно, правда, оказалось вовсе не коричневым, а темно-синим в складочку и с пояском, который украшала блестящая пряжка. А воротничок был тоже не кружевным, а атласным, и вовсе не было беленьких манжетов на рукавах. Мама трогала, потирая, ткань; наклоняясь, смотрела длину платья; поправляла атласный воротничок. Казалось, она была довольна. А у Жени надулись губы.. Какая же это школьная форма? Она ее представляла вовсе не такой… Вот-вот из глаз брызнут слезы… Но продавщица, очень добрая худощавая женщина – тетя Зоя (ее в поселке все знали и уважали), поспешила Женю успокоить: - Самое красивое платье у тебя будет! Ни у кого такого нет, а манжетики мама тебе сошьет ! Эти слова как-то сразу же успокоили Женю, она взяла долгожданную покупку, которую в бумажном свертке подала ей тетя Зоя, и стремглав бросилась домой, спеша показать новое школьное платье папе, Валентине и младшим сестрам. Платье всем понравилось, особенно складки и поясок с блестящей пряжкой. Жене не терпелось похвастаться обновкой и во дворе; она попросила разрешения у мамы сходить на улицу погулять «пять минуточек». Мама, понимая нетерпение Жени показаться перед друзьями в новом платье, разрешила ей пойти погулять, но только «пять минут» и рядом с домом, да платье чтобы не вымазала. Женя, переполненная каким-то непонятным смешанным чувством и радости, и гордости одновременно, которое подпирало горло большим комком, вызывающим непрошенные слезы на глазах, вышла во двор в обновке. Ребята тут же окружили ее и стали рассматривать новое платье. Колька Баринов потрогал пряжку на пояске: «Во, здорово! Блестит!» Раиске понравился атласный воротничок, и она пальцем потянулась погладить отворот белоснежного воротничка, но Женя отстранилась от нее: «Измажешь еще!» наперебой просили Женю: -Покружись! Покружись! - И Женя кружилась, расставив руки в стороны, чтобы не мешать раздувающемуся подолу платья вздыматься вверх, разглаживая все складки. Счастью ее не было предела! Она принцесса! Вдруг Вовка Сидоров заорал: -! Бежим на реку! Военный корабль идет! Покачаемся на лодках!- Вся гурьба в тот же миг забыла о Женином новом платье и бросилась к реке. По панели зашлепали десятки босых ног, прогибая под собой рассохшиеся прогнившие кое-где доски. Женя осталась одна. Но только на секунду. Магический смысл Вовкиного призыва подействовал и на нее тоже. Она тут же, забыв обо всем, бросилась бежать за ребятами к реке. Река Свирь широкая, судоходная, спокойная в своем течении, завораживала. И все лето ребята проводили на воде: купались, загорали, ловили рыбу, и конечно же, самым большим удовольствием для ребятни была возможность покачаться в лодках на волнах от больших судов. От больших и быстрых судов были и волны высокие с шипящей пеной гребней. Вот тогда-то и спешили ребята забраться в лодки, чтобы покачаться на волнах так, чтобы дух захватывало. Взрослые постоянно прогоняли ребят от пирса, ругаясь на них, как бы чего не вышло! С рекой шутки плохи!

продолжение - стр.2

Закрыть меню